да ты не расчёсывай, где болит,
это всё печально только на вид,
а внутри давно уже шелуха,
а внутри только серь да трамвайный хам
семки лускает, пялится в окна глаз
из грязного, выжженного стекла.

да кончай наяривать на больном,
это всё достало давным-давно,
зал ушёл в антракте, забыв попкорн,
ты ему теперь не подножный корм;
а остался только трамвайный хам.

утро серым мажется по щекам,
истрёпанно-выцветшее на вид.
отстань, не трогай.
везде болит.

у меня порой случается, да. снится, что не оставляю следа, что за мной не шевелится вода, что и не было меня никогда. а наутро — всё осенняя хмарь, серь да хлынь да неизбывный туман, и от этого в глазах — как дурман… только это, понимаешь, обман. над туманом есть и солнце, и дождь, под недвижьем — и желанье, и дрожь, есть и сердце под безумным «не трожь», надо только поострее взять нож, проспособиться и панцирь раскрыть. будет зябко до какой-то поры, чтоб согреться — перескочишь на рысь, над канавами и кочками — прыг!

а потом — поди распробуй, когда! — я услышу, как шумят поезда, улыбнусь и перестану страдать.

ведь у всех порой случается, да.