выплёскивая выплакивая
рифмованные соцветия
ромашками кашкой маками
вслепую плывём как дети мы
по рекам своей же памяти
ресницами словно вёслами
пусть пусто и больно падать нам
на колкие веси звёздные
пусть страшно и даже хочется
повыть на луну на бога там
зарыться от одиночества
в подушку упрямым хоботом
к нам грусть бредёт серой павою
на этих дальних излучинах
где дети паводка плавают
друг с другом быть не обучены
а вчера мне подарили
очень юную звезду,
показали, положили
прямо в бледную ладонь,
и дышать вдруг стало страшно:
как бы мне её не сдуть!
ведь она бабахнет, верно,
словно сотня тысяч тонн
первосортного тротила —
это, знаете, звезда!
не скачу, сижу тихонько
и украдкою смотрю,
как она себя желает
всем и каждому раздать,
стать как солнце, только ярче…
свет горяч и свет горюч.
а она всё рвётся, рвётся
в космос, к сёстрам — хоть куда!
обжигает мне ладони,
разъедает мою плоть…
это, знаете ли, страшно,
но ведь некому отдать!
не возьмёт никто такую,
что кусает как стекло!
и пришлось полить водою
из бездонного котла.
что поделать — я так быстро
ко звезде своей остыл…
и она остыла. молча
развернулась и ушла,
мне оставив только пепел
и космическую пыль.
(еженовогодняя сказка)
Количество действующих лиц варьируется от двух (к о м н а т а, К о т о ё л о ч к а) до шести миллиардов.
Акт 1. Комнаты
луна
белая, жидкая,
сыплет сахарный снег
на ломкие пальцы;
в ногу бредут
жареные птицы
по дорогам
больших городов;
кто-то под вечер
снит себе
веру под пяльцами;
более наивные
костьми домино
врезают любовь.
акварельные
юные
краски
льют закаты
на девственность холстов;
песец шагает по стеклу
в небытие,
вылизывая раскосые
глаза,
и «АДО» со стихами Арбенина
становятся не больше слов –
не больше
болотной тины
в зелёных песочных часах.
бодрые быки на обоях
пляшут,
безкопытно пишут меня:
им
– как советской лампе –
не нужны места в партере.
если рисовать на стенах,
соседи,
всю мебель поменяв,
заучат-таки твой стиль
по сочным
стигматам
на секретере.
Акт 2. Новый год
телевизор и
ротвейлер –
звери, страшные своим
меланином:
оба дышут живыми,
оба –
– неновогодни.
завтра – как и обычно –
столы
запоют серпантином,
новый год
пальнёт по звёздам
репортажем ОРТ из преисподней.
…и ёлка
разлаписто
примет кота в своё лоно,
и оба к марту
засохнут
во дворе –
у помоек,
а их души
– в небо –
не в ногу пошагают солёными
пузырьками
весёлых шампанствующих коек.
мы –
– научившись ходить
сквозь картины
что-нибудь выловим
эндоплазматической сетью,
высушим шарики
в пыльные
гербарные
куртины
мимоз. и женщинам
стану петь я.
Акт 3. Инкарнации Котоёлочки
а ночь
запахнет
как ей покажется нужным
и одарит нас
белою
поволокою.
дым-туман
в альвеолы –
да здравствует летнее кружево! –
привидит нам романтику:
разводную,
высокую,
и мы будем лгать
(тебе, дух Котоёлочки!),
что помним,
где ты:
мол, в наших сердцах,
в мыслях,
в делах,
в поздравлениях с новогодним летом.
а твои пузырьки
лопнут
и осыплют нас слёзными,
ржавого цвета
листьями
(это будет день, когда
я впервые выйду на улицу,
когда умрут температура
и звуки – и символы с числами)…
карусели
кругом,
но их легко разрезать
каблуками.
а я снова –
– в который раз! –
обзову всё это «Шинигами».
Акт 4. Возвращение
ты вернулась –
здравствуй, да!
мишуру
снят друг другу
быки на обоях
и отражения акварели.
хлопкие,
звонкие пузырики льда
замыкают меня кольцом
и скатерти стелют.
а время
нервно курит, бродя
где-то рядом с температурой
(то есть – их двоих нет,
казалось бы –
– идеал –
плюс к тому шампанское
каплет микстурно).
но – неважно:
на пороге,
юная,
прежняя,
стряхивая иней с лапок,
стыдливо подёргивая хвоей,
рассыпая по бокалам
подснежники,
умоляя пьяных всего лишь позволить
войти –
стоит Котоёлочка.
дождю без Интернета и его подарившим — посвящается
нас всегда убеждали — не гоняйтесь за малым,
в спектре радужных мер мир контрасность теряет,
и хотя мы лечим тоску иглоукалыванием,
мы пока что способны дотянуться до Рая…
если осень плясать в небе птицею-кровью,
своего журавля потеряешь в ладонях,
если свод, стекленея, становится кровлей,
значит в нём даже мой дельтаплан не утонет,
и пока мы с тобой изучали кислоты,
и пока мы себя называли богами,
наши души сплетались в цветы-сефироты,
наши пальцы учили словесные гаммы…
мы — не осень; мы даже не дети природы,
но зато мы умеем смеяться безбрежно,
мы — не боги? но Богу мы явно угодны.
а когда мы уйдём, мир останется прежним.
мы когда-то — уйдём? только если в обойме
прозвучит холостейший из выстрелов нами,
станет ясно, что срок уже вышел обоим,
станет ясно, что кольцами свился орнамент,
станет ясно, что жизнь была милым обманом,
умирают лишь боги — умирают не люди.
ты придёшь — с парабеллумом или с наганом —
шинигами, майн либер, — и завтра не будет.
две потерявшиеся и одну порванную фенечку,
два синяка: на коленке и ещё на темечке,
тапки бежевые, куцым мехом обитые,
трамвай на асфальте, ползущий красной улитою,
ещё живой, что в его положении странно…
(значит, кто-то другой умрёт сегодня израненным)
розовую кожу: на груди и даже на пятках,
волосы, с утра не причёсанные, но гладкие,
в воду упавший лист бумаги, гнутый,
домашние задания, сделанные за минуту,
одноклассников — стриженных и потому некрасивых,
стремительно падающую линию позитива,
sp3-гибридизацию (сложная тема по химии!),
небо — вроде и не серое, но уже точно не синее,
очень вкусный бульон: курица и много соли,
решение снова встретиться (если мама позволит),
winamp, explorer, word, аудио и видео —
сегодня эти глаза весь день зачем-то видели.