по степи усталый конь шёл. коня нагрузили овсом и ещё сеном, конь имел претензии ко вселенной. а потом — небо — бам! — и коня вхлам. не стучи копытами, прыткий, не жалуйся, а заткнись, пожалуйста, не ропщи на своего, мол, благодетеля, посуди, у тебя же и дети есть! а конь молчит, головой качает, небо — со злости: «ты это кончай тут! ишь выискался, агностик несчастный, да я щас те! дождёшься причастья! да у меня чертей на побегушках тыща!» — и эдак мелодично свищет. а конь стоит — день, два напролёт (конь стоит — служба идёт!…) — чертей не видать, у них дело иное — кто в казино, кто просто в запое. небо озлобилось, пламенем — фырк! — планета Земля лишилась птицы дрофы. небо чует: творится неладное, но сдаваться теперь-то — накладно как! речёт: эй, битюг, милость мою на тебе: донесёшь овёс — сделаю сенатором. конь в ответ — с оттяжкой, с издёвкой: «боян древний. аж обсуждать неловко». небо дождём кислотным пролилось — Римская Империя развалилась. конь тут же: «ну что за глагольные рифмы!» я в ответ: «ты у меня поговори, хмырь! я тут автор, сейчас мы тебя в мучениях…» потом вспоминаю: эй, стоп, зачем бы мне? тут морали пора быть на тему интима с Богом!

конь мгновенно: «боян же. такого написано много!»

в общем, пара слов — и конь стал кучкою атомов.
а мораль проста: нечего спорить с Автором!

поры
вспороты
топорами
и открыты
как рваные раны
рано
сознавать себя травою
краны
вскрываю и вою

улица лицами беленькими вспучивается
падает Икар простреленный 
                                               недоученный
размазывает воск каплями по глазам
его канонизируют
                           обязательно

улица травой прорастает-тает
     осыпается седь святая
головами огнями
                        нами
         говорит мир
и я говорю миром
       и все мы такие милые
сцплены воедино
                       сквозь поры-дыры
рытвинами
             пали в дороги
городами сёрбаем по миру

             скоро
       зима сморозит поры

а время всё так же капает, а я как в стеклянной капсуле, хоть впору уже выкапывать себя из больной зимы, смеяться и полумесяцем взмывать надо всем, что месится и грудью толкается мне в сердце, пора от себя отмыть все эти слова нелепые, пора уповать на лето бы и влиться в смешную летопись со звучным названьем «жизнь».

а небо такое синее, как будто фарфором с инеем, как будто полями с силами со свежими мы бежим…
но только время безумное, зубами в щёку; разутое — кусает сайками гайки, лопочет о том же невинном
аршином
меряется складным
дым только за нами стелется
безделица
сущая
вся эта прелесть весны.
и распадаемся мозайками, и спайками
лейки к лайкам прилаживаем
на Ямайку бы?
там, рассказывают, зело хорошо быть саженцем
высадиться
всадиться
ссадиной жизни
землёй
и наконец-то
через столько тысяч лет поисков
впасть в бес-
-фор-
-мен-
-н-
.
.
.
.

здесь с утра уже нет ничего, кроме высохших рек — белый город пропах паутиной в своём ноябре, расчертился на пару туманностей, полных людей и поплёлся по тверди асфальтовой, как по воде.

а у бога убого на небе; на сердце щедро — всё ему бы пороть, да не может расстаться с игрой; и на голову городу манны сонливая хмарь…

город бродит дорогами, город нисходит с ума, и сума да зима на руках, и трёхногий костыль, слёзы порами катятся по полю, в небе — мосты разведённые радуг; и пахнет отчаянно сон, в небо вносится, словно — как в белке, в нём есть колесо, разрывает, захлопывает сам себя как пузырь —

посмотрите на руки — вы видите: в пальцах призы растекаются вязкостью той запредельной любви, по которой мы ходим, пытаясь зубами давить наш паноптикум, помнишь? зрачки — как театры теней, свод стеклянный — как птица, что крыльями машет на дне под желудком.

и я, обращённая в калейдоскоп, вознесусь прочь от терпких и твёрдых бумаг. мой раскол станет первой морщиной в улыбке земных векторов: мёд в устах, хна в окне, перья в дёгте, а в лапах —

(еженовогодняя сказка)

Количество действующих лиц варьируется от двух (к о м н а т а, К о т о ё л о ч к а) до шести миллиардов.

Акт 1. Комнаты
луна
белая, жидкая,
сыплет сахарный снег
на ломкие пальцы;
в ногу бредут
жареные птицы
по дорогам
больших городов;
кто-то под вечер
снит себе
веру под пяльцами;
более наивные
костьми домино
врезают любовь.
акварельные
юные
краски
льют закаты
на девственность холстов;
песец шагает по стеклу
в небытие,
вылизывая раскосые
глаза,
и «АДО» со стихами Арбенина
становятся не больше слов –
не больше
болотной тины
в зелёных песочных часах.
бодрые быки на обоях
пляшут,
безкопытно пишут меня:
им
– как советской лампе –
не нужны места в партере.
если рисовать на стенах,
соседи,
всю мебель поменяв,
заучат-таки твой стиль
по сочным
стигматам
на секретере.

Акт 2. Новый год
телевизор и
ротвейлер –
звери, страшные своим
меланином:
оба дышут живыми,
оба –
– неновогодни.
завтра – как и обычно –
столы
запоют серпантином,
новый год
пальнёт по звёздам
репортажем ОРТ из преисподней.
…и ёлка
разлаписто
примет кота в своё лоно,
и оба к марту
засохнут
во дворе –
у помоек,
а их души
– в небо –
не в ногу пошагают солёными
пузырьками
весёлых шампанствующих коек.
мы –
– научившись ходить
сквозь картины
что-нибудь выловим
эндоплазматической сетью,
высушим шарики
в пыльные
гербарные
куртины
мимоз. и женщинам
стану петь я.

Акт 3. Инкарнации Котоёлочки
а ночь
запахнет
как ей покажется нужным
и одарит нас
белою
поволокою.
дым-туман
в альвеолы –
да здравствует летнее кружево! –
привидит нам романтику:
разводную,
высокую,
и мы будем лгать
(тебе, дух Котоёлочки!),
что помним,
где ты:
мол, в наших сердцах,
в мыслях,
в делах,
в поздравлениях с новогодним летом.
а твои пузырьки
лопнут
и осыплют нас слёзными,
ржавого цвета
листьями
(это будет день, когда
я впервые выйду на улицу,
когда умрут температура
и звуки – и символы с числами)…
карусели
кругом,
но их легко разрезать
каблуками.
а я снова –
– в который раз! –
обзову всё это «Шинигами».

Акт 4. Возвращение
ты вернулась –
здравствуй, да!
мишуру
снят друг другу
быки на обоях
и отражения акварели.
хлопкие,
звонкие пузырики льда
замыкают меня кольцом
и скатерти стелют.
а время
нервно курит, бродя
где-то рядом с температурой
(то есть – их двоих нет,
казалось бы –
– идеал –
плюс к тому шампанское
каплет микстурно).
но – неважно:
на пороге,
юная,
прежняя,
стряхивая иней с лапок,
стыдливо подёргивая хвоей,
рассыпая по бокалам
подснежники,
умоляя пьяных всего лишь позволить

войти –
стоит Котоёлочка.