Я хотела написать длинную и ёмкую рецензию на этот ваш «Дом, в котором», даже делала в процессе чтения точные и язвительные пометки, но потом автор подлейшим образом меня подставила, включив лучший отзыв на эту книгу в саму ткань повествования:
Некоторые истории повторялись в деталях, в некоторых фигурировали одни и те же персонажи, а в некоторых было общим место действия. Наверное, отслеживать эти связи было бы интересно, если бы не сонная одурь, навалившаяся на меня.
Собственно, тут можно и закончить. Но я этого не сделаю, потому что я экстраверт.
Монолог Дома
Итак, «Дом, в котором». Действие разворачивается в некоем интернате-для-инвалидов-дробь-мистическом-пространстве с Очень Своей Атмосферой. Наблюдаем мы за многочисленными обитателями сего интерната-дробь-пространства, у каждого из которых свои интересы, своё безумие и свой характер, но почему-то совершенно один на всех стиль изложения и способ глядеть на вещи — за исключением исключений, показавшихся мне впечатляюще нарочитыми. Да, Курильщик всей этой херни не понимает и занят преимущественно жирным подчёркиванием сего потрясающего факта. А у Стервятника всё-таки есть свой внутренний язык, стилистически отличный от прочих, не пропустите, он у нас достопримечательность! Но только когда он Стервятник — вернувшись в детство и прежнее имя, он собственный язык немедленно теряет. В потере этой, впрочем, нет ничего чрезвычайно трагического: они тут все такие — герои, сожранные местом. Навалившейся на них сонной одурью Дома.
— Знаю, — отзывается Сфинкс, не оборачиваясь. — Ты почти не подходишь к окнам с тех пор, как они здесь. Боишься?
— Нет. Просто меняюсь от их присутствия.
Закономерным образом наиболее интересной сюжетной линией в книге становится история об этом самом изменении: превращении такого внешнего, такого жизнерадостного, доброго и со всех сторон приятного Кузнечика в припечатанного и размазанного по стенам пониманием Всей Сути Бытия мудрого Сфинкса. Ведь это, в сущности, главное и самое занимательное: понять, болезненно ли стираться об Особую Атмосферу места. Понять, жалеет ли Сфинкс о Кузнечике.
Узнаем ли мы ответ на этот животрепещущий вопрос? Конечно, нет — встроив его в саму структуру повествования (сюжет которого ритмично перемежается флэшбеками), автор примерно к середине книги вдруг полностью теряет к оным флэшбекам интерес, оставляя нам (местами довольно харизматичные) истории про Изнанку Бытия и мучительную фрустрацию при мысли о том, что носки Кузнечика-Сфинкса тогда промокли в крови, но мы, леший их покусай, так и не поймём, добралась ли эта кровь до, простите, сердца.
И в крови ли вообще было дело.
Такова вообще главная трагедия «Дома»: это книга, предпосылки и краткий пересказ которой звучат гораздо лучше, чем, так сказать, непосредственная её плоть. История про интернат с инвалидами, живущими по своим мистическим правилам, полными ужаса при мысли о наружности, по-детски жестокими и по-детски же добрыми? Да, пожалуйста. История не малахольно-слюнявая, а вполне себе сюжетная и в лучшие моменты даже приключенческая? Конечно, сюда, за этот столик! История, где есть дополнительный пласт сеттинга со своими богами, неожиданными вывертами мироздания, кругами времени, по которым можно вернуться, и столь милым мне будничным реализмом Особого Мистического Пространства? НУ ЧТО ЖЕ ВЫ ТЯНЕТЕ СЮДА СЮДА АЙМ ХИА
…А потом вся эта радость тонет в Доме. В бесконечной, никогда не останавливающейся инвентаризации оберегов, чёток, флейт, гармошек, бусинок, ремешочков, бутербродиков, сказочек, песенок, фантиков и ножиков. Это история про героев, живущих в состоянии незавершённой комплементации (я имею в виду комплементацию из «Евы»), полурастворившихся друг в друге и пространстве своего обитания; ещё сохранивших имена, но уже растерявших личности. Или, вернее, не совсем так: характеры у них есть, просто остались от них уже только остовы — две-три броские черты на каждого (не считая очевидно разнообразных сортов увечий и болезней). Две-три броские черты, истаивающие, когда герою наконец-то дают слово и POV.
И это, кажется, вполне соответствует главным мотивам произведения, да вот беда: написать длинное многофигурное повествование без героев трудновато. И поэтому кто бы там ни говорил и что бы там ни происходило, читаем мы лишь бесконечный монолог Дома — всецело равнодушного к своим обитателям и интересующегося только Лесом.
Предатель Ральф
Когда одного из героев убили и это зажевалось, я пожала плечами. Ладно, нормальная реакция, равнодушие — штришок к Особой Атмосфере. Да не герой и был, в общем-то, мы его и не увидели толком.
Когда — ко всеобщем ужасу — Лорда забрали в дурдом, а потом вернули, но ничего не произошло, я начала что-то подозревать. Ладно, хорошо, он сам — тип специфический и вообще у него другие интересы, но как же все те, кто рвал вокруг него волосы и причитал, что выехать наружу — это хуже, чем умереть? У них ведь случилось чудо — настоящее, всамделишное возвращение своего! — но не случилось и минуты рефлексии. О, прикольно, вернулся. А мы уже твои рубашки растащили. Тебе норм? Чё-то тебя постригли как-то отстойно. Ну ладно, поехали, там ужин.
И чего тогда парились.
Когда же я дочитала до сцены, в которой взрослый (!) педагог (!!) избивает слепого подростка (!!!), я наконец-то возмутилась. Не потому что жестокость не может быть бытовой и непримечательной — конечно, дело не в этом, такой сюжет был бы как раз вполне интересен. А потому что на самом-то деле жестокости в «Доме» мало, а та, что есть, вязнет в этом мареве, будто герои пытаются друг друга хоть бы и ударить, а попадают сплошь в вату. И я вообще не понимаю, к чему была нужна эта сцена. Положим, она что-то говорит нам о Слепом, хотя его общую отмороженность, плохожопость и аутоагрессию мы уже видели.
Но Ральф? Ральф, мать твою, я в тебя верила! Всем сердцем верила, что хоть ты-то ещё не из этих, ты только в процессе книги сюда приехал, ты вроде как нормальный мужик, сохранивший долю рациональности (иначе зачем в конце отговаривал от автобуса, а? иначе зачем тексту вообще нужен герой-воспитатель, а?). Что ты интересуешься Домом, но пока что ещё не в нём! Я верила, Ральф, мать твою, что твой сюжет — это сюжет про превращение, но ты не превращаешься! Ты просто бьёшь детей (какими бы они ни были), и тебе норм, ты не хочешь поговорить об этом!
Ладно, хорошо, не все обязаны рефлексировать. Не все обязаны изменяться. Вывезли в психушку, а потом без объяснений вернули? Новая стрижка, новый мерчендайз, старая личность. Сменил одно имя на другое? Все так делают, чё. Умер ты, а главный твой фанат, для которого ты был целым миром, невротически хранит воткнувшийся нож? Ну вот на этом, собственно, и закончим сей сюжет. ПРЕВРАТИЛСЯ В СРАНОГО ДРАКОНА И УЛЕТЕЛ В ОКНО? М-м-м, что это, неужто?..
Нет, показалось, Македонский всё тот же.
Два
Но что тогда в этой книге вообще происходит, кроме инвентаризации бесконечных оберегов, ножичков и героев? Сюжета там в целом не так мало, но весь он раздёрганный. Вместо двух Ночей Сказок можно было описать одну, три или пять. Вместо (в целом побочной) истории Крысы — рассказать десяток или не рассказывать ничего. Горбач ушёл на дерево и стал чем-то вроде местной религиозной фигуры? А вот он и вернулся — и вместе с ним всё вернулось на круги своя.
Все эти события необязательны, это репортаж из горячей точки, а не выстроенное повествование. Только, как уже было сказано, в точке этой не горячо, а лениво и в целом спокойно, потому что жизни, смерти и переживания неважны. Важен Лес.
Репортажностью и объясняется изрядная странность структуры этой книги, вызвавшая у меня не неприятие, а именно что искреннее недоумение. Чтобы понять, о чём я говорю, вдумайтесь в число два.
Два — очень странное число. Когда чего-то два, это слишком много для уникальности (очевидно), но недостаточно для правила и общего принципа. Два — число реальной науки, где есть место статистическим выбросам и непонятным, недооформленным трендам.
Госпоже автору «Дома» очень нравится число два.
Два цикла обитания в Доме до выпуска: пока ты младший и смотришь на старших — и когда ты старший и готовишься уйти. Две Ночи Сказок в тексте. Две исповеди. Два дракона: Лорд и Македонский. Две условно-религиозные фигуры: Горбач на дереве и Македонский же. И неизбежное группирование тварей по парам, при котором каждый просто-таки вынужден найти себе тян, причём не абы какую, а непременно собственную фем-версию. Вдумчивая и мудрая Русалка с вопросительными знаками на кофте для Сфинкса. Готичная и агрессивная девушка с татуировкой крысы для Слепого. Даже бедному Македонскому Химеру выдумали. Ах да, ну и Рыжая для Рыжего — но лобзаться она будет с Лордом, с коим (структурно) вроде бы не имеет ничего общего, и тут мой бедный разум впадает в окончательную каталепсию, потому что остальных рассортировали математически, по принципу родства, а этих вдруг нет.
Почему исповеди две, а не три и не пять? Почему они принадлежат столь неравновесным героям: святому и значимому Македонскому — и Стервятнику, который и в кадре-то мелькает с краешку? Почему они столь неравновесны с точки зрения нарративной функции, и одна вдруг раскрывает ключевой сюжетный момент, переворачивая всё с ног на голову, а вторая нужна преимущественно для размазывания соплей? Почему вообще нужна вся эта книга, когда хватило бы исповеди Македонского?!.
Это я, конечно, утрирую, она не сработала бы без контекста, но исповедь Македонского — однозначно лучшее, что в книге есть. И не только потому что там срываются покровы, но и потому, что срываются они в кои-то веки неравнодушно. Говоря логически строго, мы можем постулировать, что хотя бы в описанный момент хотя бы Македонский хотя бы что-то чувствовал. Ура.
Эпические герои
На этом месте внимательный читатель может заподозрить, что книга мне не понравилась. И ошибётся. В ней есть много хорошего, и тем надсадней мои страдания по поводу плохого.
Больше всего мне понравилось — и за живое зацепило — то, как в «Доме» показано взаимодействие героев, пребывающих на иерархически разных уровнях. Про Слепого и Лося говорится в лоб, но в книге есть не только, скажем так, боги и люди, но и те, кто располагается между ними — назовём их (в рамках некоторой абстрактной системы) эпическими героями. Сфинкс и Слепой, в частности. Те, кто ещё не поднялся (или и не собирается подниматься) до влияния на устройство этого мира, но уже добрался до осознания его и восприятия, а потому живёт вовсе не по тем же законам, что и большинство обитателей Дома. В другой системе координат живёт.
(И нет, это не про Летание, Прыганье, Ползанье, Катание и Валяние. Это про то, насколько такие герои изгибают под себя общий нарратив Дома. Насколько им не нужны слова, чтобы изъявить свою волю и заставить других покориться. Короче, про центральность и, выражаясь цинично, силу авторской к ним любви.)
И поэтому меня до чрезвычайности пробрала история Чёрного, ибо нет на свете (по крайней мере, таком свете) более страшного ада, чем оказаться простому человеку врагом эпического героя. Их весовые категории абсолютно несовместимы. И всю книгу мне было его жутко жаль, прям как героя давеча просмотренного «Левиафана», столкнувшегося с махиной, с коей его и сравнивать-то странно. Махиной, которая — шут разберёт почему, ведь не из жестокости (не полагается эпическому герою человеческой жестокости), а скорее из какого-то скучного равнодушия — делает вид, что они равны и что им полагается тягаться и бороться. И топчет человека, пока не надоест. Чёрному ещё повезло, он нашёл способ вывернуться.
Совпадение ли, что Чёрный же — чуть ли не единственный герой «Дома», получающий-таки некое развитие и, соответственно, способный, в отличие от всех остальных, накапливать опыт?
(Быть может, совпадение. Всякое бывает.)
История Чёрного — не единственное достоинство «Дома», конечно. Местами написано хорошо (хотя очень уж неровно, у меня в моём потрясающем перечне заметок ещё есть вдохновенный оборот «тягуче растягивая слова»). Местами попадаются точные штрихи —вроде Слепого, не знавшего, что такое потолок, или очаровашку Рыжего, запершего своего несостоявшегося убийцу и кормящего его из одного только наслаждения этой властью. То, как именно Лорд видит себя на Мистической Изнанке Мира. Вся правда про Волка. Отдельные пейзажи и реалии. Мустанг. Всю книгу болела за Мустанга.
Да и сюжет меня, в общем-то, первую половину повествования вполне захватывал — пока происходящее не надоело всем, начиная с самих героев.
Знаете, когда вы сочиняете сюжет, то, сколь бы духовным он ни был, нужно же всё-таки быть разборчивым в средствах и приёмах
Что-то длинноват заголовок вышел
Из этой сонной одури, в которой тонут герои, сюжет и вообще всё повествование, очень сложно выбраться — да не всегда и хочется: там есть на что посмотреть, там спокойно и иногда красиво. Но если всё-таки выбраться, то есть плюнуть на духовность и обереги, то обнаруживаешь удивительное.
В Доме пять отрядов (номеров шесть, но пятого нету). Главные герои обитают в четвёртом, по тексту книги — безымянном. Остальные отряды называются именами животных: Фазаны, Крысы, Птицы, Псы. Вообще-то в каждом из этих отрядов есть какие-то герои, но все они являют собой скорее комическую массовку без особых индивидуальных признаков. Фазаны обсессивно-компульсивны и полны советской риторики пай-мальчиков, Псы суровы и в ошейниках — ну и так далее. Доходит до того, что Рыжий, вожак Крыс, сам их презирает и не различает особо, потому что зачем? Они же все одинаково в плеерах. Все — статисты, пусть и с именами. Им не нужны характеры, потому что характеры полагаются только a ragtag bunch of misfits, то есть отряду главных героев. И истинный ужас здесь в том, что это не меняется, даже когда повествование ведётся из недр других отрядов.
А мне бы вот очень интересно было знать, чем на самом деле живёт настоящий Фазан. Потому что я не верю в болванчиков.
И потому что как-то неловко признавать, что читаешь книгу, построенную по тому же принципу, что примерно четыреста шестьдесят семь (как говорит наш отдел статистики) спортивных кинодрам о том, как команда лузеров и жиртрестов неожиданно выиграла школьный чемпионат по бейсболу. Там вот тоже главные герои — непременно собрание разношёрстного сброда, а все другие команды — как на подбор из клонов.
Про сюжетный поворот с Ральфом, Крёстной и старым директором Дома мне даже говорить не хочется. Он замыслен и выполнен на уровне поражающего воображение момента в любом паршивом голливудском фильме, где герой вдруг совершенно случайно нажимает какую-то непонятную кнопку, проваливается в тайную комнату и подслушивает Очень Тайную Беседу Очень Злых Злодеев. Потому что так было удобно сценаристу.
В глупой детской книжке «Порри Гаттер» (чего я только не читала) звучала глубокая сентенция: второстепенный герой не может быть главным злодеем. И я не понимаю, почему глупая детская книжка «Порри Гаттер» оказывается здесь умнее предположительно духовной книжки для предположительно взрослых людей. Не понимаю, почему автор вообще сочла, что в этом мареве лиц и имён я должна была как-то заприметить Крёстную, составить о ней какое-то мнение и потом поразиться плот-твисту. Мне даже на Стервятника-то в целом плевать, это герой сугубо второго плана.
Впрочем, в «Доме» нет планов. Это по-прежнему репортаж с места событий чьей-то — автора или Дома — богатой внутренней жизни, а не книга. И мне в самом деле мучительно жаль героев, к которым я волей-неволей успела прикипеть и которые не так ведь плохи! Они заслуживают какого-то развития, каких-то открытий, какой-то драмы. Или хотя бы собственного голоса. Жизни они заслуживают.
Но жизни в Доме нет.
Она утонула.
P. S.
Когда я уже дочитала и немного удивилась финалу, свет очей моих Корнел смилостивился и пересказал мне, чем, оказывается, всё закончилось (если верить интервью с автором). Я впечатлилась.
Грешно было бы прощать невнятный и не рассказанный в самом тексте финал той же «Еве» и не прощать его другим произведениям, так что предамся греху объективности. И снова горько заплачу: на последней полусотне страниц, оказывается, нам излагают примерно столько же нового об устройстве этого мира, событиях и жизнях героев, сколько было рассказано на предыдущих шести сотнях, только куда живее и динамичнее.
Ну почему нельзя было всю книгу написать так?
Или даже — пёс с ней, с динамикой — почему нельзя было посвятить книгу как раз тому, что происходит там на последних страницах (потому что там как раз внезапно что-то происходит!), а не бесконечному бытописанию абсолютно статичной жизни, потерявшей время и утонувшей в самой себе?
P. P. S.
Я не понимаю, как можно во вроде бы многофигурном повествовании со многими рассказчиками обозвать некоего персонажа красивым — не магически-красивым, как взгляд Рыжего, про которого в одной только моей рецензии почему-то раз в десять больше написано, чем в книге; так вот: как можно обозвать персонажа красивым и повторять эту мантру от лица абсолютно всех, кто на него смотрит, при этом делая вид, что вкусы у них разные. Разные они только на словах: Стервятник носится с цветочками, Горбач со зверюшками, а Табаки — со всем подряд, но Лорда они всё равно видят одинаково, потому что никакой разницы во взглядах и вкусах у них на самом деле нет. По крайней мере, когда им дают слово.
Они кажутся разными, но стоит любому из них открыть рот и стать рассказчиком, как все они, все до единого оказываются добрыми и мудрыми инопланетянами, чьи слепые и косые глаза видят То, Чего Глазами Не Увидишь. Как будто характеры их и мнения сохраняются только при взгляде извне, а внутренности забиты ватой. Сонной одурью™.
Нет, наверное, что-то в этой книге всё-таки есть — иначе мне не было бы так жаль всех этих взрослых детей, с которыми Дом и автор так жестоко обошлись.