Время сидело не двигаясь, тихо косясь на брегет,
Вежливо их не дёргая — дескать, пора идти.
Времени оставалось где-то полсотни лет,
Несколько сожалений, книг и кинокартин.

Птицы в подоле строили вечные шалаши,
Которые не продержатся и года в буране бед.
До хрипу щебетали о том, как правильно жить,
И жили совсем не так, как рассказывали себе.

Застенчиво улыбаясь, время куталось в плащ,
Застёгивая карман, в котором лежала печаль.
Когда они плакали, время слышало этот плач,
Но сами они его выбирали не замечать.

И лился по многим горлам захлёбывающийся июль,
И вещи, что есть, безмолвно становились вещами, что нет,
Но каждая птица честно любила песню свою,
А времени оставалось ещё сорок девять лет.

— Почему ты не спорил, когда забирали людей?

— Но ведь я и не поддерживал. Я не изверг и не злодей.
Говорят, их взяли по делу: мол, они подрывали строй.
И вообще, я обыватель — не злодей, но и не герой.

— Когда их выстраивали и заводили в зал,
Почему ты отвернулся и ничего не сказал?

— У меня был ребёнок и молодая жена.
Я не думал, что будет война. Кто мог знать, что будет война?

— Почему ты молчал, когда подводили газ?

— Кто же мог угадать, что так выйдет на этот раз?
У меня было важное дело, на работе новый заказ.
Вы же знаете, если б я выступил, всё равно б никого не спас.

— Когда они закричали, почему ты отвёл глаза?

— А что бы я мог сказать? Ничего я не мог сказать.
Разумеется, было грустно, но не так чтобы до тоски.
Разумеется, мне не хотелось, чтоб их скидывали как скирд.
Разумеется, мне не нравится слышать запах горелых тел.
Ничего из перечисленного я, конечно же, не хотел.

Но когда они с дымом поднимутся до прозрачных небес,
Не зная твоей тошноты, угрызений, тоски и бездн,
Они обратят не-лица к заплаканному тебе.

И о чём бы ты их ни спрашивал,
они будут молчать.

И как бы ты ни молился,
они продолжат молчать.

И ты познаешь печаль,
как они познали печаль.

Сидели во ржи
Чижи и стрижи.

Стрижи говорили:
Слышь,
Делай что хошь,
Лишь не трожь мою рожь.

Чижи отвечали:
Да,
Но есть вот какая беда:
Ваша рожь — ложь.
Это не рожь, а пшеница,
Да и вы не стрижи, а синицы,
Что делает вас нашими родичами,
Просто вы чуток одичали.
И поскольку у вас нет ржи,
Вам без нас не прожить.
Мы вернём всё к первоначалу,
Не дёргайтесь,
Мы идём вас дружить.

Стрижи сперва онемели,
А после сказали:
Бля.
Не хотим умножать печали,
Но чисто из любопытства:
По вашему мнению,
Какой формы земля?

Но чижи промолчали.

Папа, прости, я не побеждаю.

Папа, кажется, это конец. Мы ждали волн, но войны не ждали; нас готовили к нервам, но не к войне. Нас учили искать работу получше, не ловить рыбу в мутной воде, чужих — уважать, оппонента — слушать…

А теперь они убивают людей.

Да, я знаю, что хорошо и что плохо, но я не умею биться со злом. Мне повезло родиться в эпоху комфорта. Или не повезло? Был бы я блядью — я ликовал бы. Был бы борцом — так по морде б бил.

А я учился писать слова и договариваться с людьми.

Я предлагал, не требовал крови, увещевал, пытался понять. Я делал как правильные герои — но каток отказался слушать меня. Не договариваются с железом.

Я проиграл.

Так скажи одно —
           такой, как выяснилось, бесполезный,

папа,

я всё ещё
      твой сынок?

позвонить бы сейчас Фукуяме,
обложить бы его хуями,
чтобы впредь он думал: а может быть,
не стоит людей обнадёживать?

Где хотела жить Аня?
Аня хотела жить
В здании бизнес-класса
C хорошей подземной парковкой,
С кофейней через дорогу.
А где будет жить Аня?
Она будет жить в говне.

Где хотел жить Валерий?
Валерий хотел жить
В великой советской империи
От Камчатки до Кёнигсберга,
И чтобы все уважали.
А где будет жить Валерий?
Он будет жить в говне.

Где жить хотела Оксана?
Оксана хотела жить
На даче, чтобы выгуливать
Своего самоеда Сашку.
А где будет жить Оксана?

А Оксана не будет жить.

Она умерла на войне.

Комсорг Валентина сказала: слушай, а может, не будем?
Ведь если Господа нет, то мы исчезнем бесследно.
Да и к чему нам ангелы, коммунизм же завещан людям.
Партком Евгений ответил:
чего-то ты бледная.

Комсорг Валентина сказала: Евгений, а может, не надо?
Я не вполне уверена, что нас встретит Небесный Сталин.
Партком Евгений ей выдал стакан со своим снадобьем
И сказал: страх — буржуазное чувство,
ты что,
отсталая?

Ночь над ними двоими была краснозвёздна и многоока.
Валя сказала:
Женя,
хватит,
не надо,
мне страшно!
Но он нажал на рычаг, и по ним прошёл разряд тока,
И они ушли в небеса
рельсами
Моссельмаша.

Знаешь, что это за рык?
Мы летим в тартарары,
Раздирая руки в мясо,
С пика огненной горы.

Знаешь, что это за плач?
Это в дверь звонит палач.
Это Таня громко плачет
О запрете передач.

Кем проплачен этот вой?
Очевидно, не Москвой.
Кто проплачивает вопли,
Пусть жрёт пыль на мостовой.

Но сыскался антиген
На тебя, интеллигент:
Тятя, тятя, ваши сети —
С пятницы иноагент.

Вас однажды исцелит
Добрый доктор Айболит.
А покамест тише, мыши,
Коли кошка говорит.

Так что, баюшки-баю,
В норку полезай свою.
Кали-Юга всех рассудит,
Может, встретимся в раю.

Там студёная вода,
Там сверкающая даль…
Впрочем, мы неприхотливы —
Мы согласны на медаль.

Знаешь, что это за рык?
Мы сегодня — царь горы.
Буря мглою натиск кроет.
Мы отважны
И щедры.

(От войны и от чумы,
От сумы и от тюрьмы
Никогда не зарекайся —
И от жизни в книге «Мы».)