Время сидело не двигаясь, тихо косясь на брегет, Вежливо их не дёргая — дескать, пора идти. Времени оставалось где-то полсотни лет, Несколько сожалений, книг и кинокартин.
Птицы в подоле строили вечные шалаши, Которые не продержатся и года в буране бед. До хрипу щебетали о том, как правильно жить, И жили совсем не так, как рассказывали себе.
Застенчиво улыбаясь, время куталось в плащ, Застёгивая карман, в котором лежала печаль. Когда они плакали, время слышало этот плач, Но сами они его выбирали не замечать.
И лился по многим горлам захлёбывающийся июль, И вещи, что есть, безмолвно становились вещами, что нет, Но каждая птица честно любила песню свою, А времени оставалось ещё сорок девять лет.
ПОЛНАЯ ВСЯКОЙ ВСЯЧИНЫ УЛИТА знает, что если смысл жизни будто бы потерялся, это просто значит, что он закатился в недра домика. не нужно выковыривать его ни пальцем, ни псевдоподией, это может повредить мягкие ткани. вместо этого попробуйте совершать ритмичные движения и поддерживать водный баланс, и естественная секреция организма рано или поздно вытолкнет смысл обратно в вас.
(сперва может вытолкнуться чувство или традесканция; это нормально.)
— Но ведь я и не поддерживал. Я не изверг и не злодей. Говорят, их взяли по делу: мол, они подрывали строй. И вообще, я обыватель — не злодей, но и не герой.
— Когда их выстраивали и заводили в зал, Почему ты отвернулся и ничего не сказал?
— У меня был ребёнок и молодая жена. Я не думал, что будет война. Кто мог знать, что будет война?
— Почему ты молчал, когда подводили газ?
— Кто же мог угадать, что так выйдет на этот раз? У меня было важное дело, на работе новый заказ. Вы же знаете, если б я выступил, всё равно б никого не спас.
— Когда они закричали, почему ты отвёл глаза?
— А что бы я мог сказать? Ничего я не мог сказать. Разумеется, было грустно, но не так чтобы до тоски. Разумеется, мне не хотелось, чтоб их скидывали как скирд. Разумеется, мне не нравится слышать запах горелых тел. Ничего из перечисленного я, конечно же, не хотел.
Но когда они с дымом поднимутся до прозрачных небес, Не зная твоей тошноты, угрызений, тоски и бездн, Они обратят не-лица к заплаканному тебе.
Папа, кажется, это конец. Мы ждали волн, но войны не ждали; нас готовили к нервам, но не к войне. Нас учили искать работу получше, не ловить рыбу в мутной воде, чужих — уважать, оппонента — слушать…
А теперь они убивают людей.
Да, я знаю, что хорошо и что плохо, но я не умею биться со злом. Мне повезло родиться в эпоху комфорта. Или не повезло? Был бы я блядью — я ликовал бы. Был бы борцом — так по морде б бил.
А я учился писать слова и договариваться с людьми.
Я предлагал, не требовал крови, увещевал, пытался понять. Я делал как правильные герои — но каток отказался слушать меня. Не договариваются с железом.
Я проиграл.
Так скажи одно — такой, как выяснилось, бесполезный,
Комсорг Валентина сказала: слушай, а может, не будем? Ведь если Господа нет, то мы исчезнем бесследно. Да и к чему нам ангелы, коммунизм же завещан людям. Партком Евгений ответил: чего-то ты бледная.
Комсорг Валентина сказала: Евгений, а может, не надо? Я не вполне уверена, что нас встретит Небесный Сталин. Партком Евгений ей выдал стакан со своим снадобьем И сказал: страх — буржуазное чувство, ты что, отсталая?
Ночь над ними двоими была краснозвёздна и многоока. Валя сказала: Женя, хватит, не надо, мне страшно! Но он нажал на рычаг, и по ним прошёл разряд тока, И они ушли в небеса рельсами Моссельмаша.
сейчас расскажу, как спасаюсь от жары, задавая самой себе
тупые вопросы.
нашла вот такое изображение Христа. для меня не новость, что
разные культуры подгоняли изображение Спасителя под себя, китайцы рисовали с
раскосыми глазами, копты — темнокожим, а американцы вообще голубоглазым блондином
с решительно неназаретским розовым румянцем. но эта работа меня удивила,
поскольку автор её — Симоне Мартини — итальянец.
мои отношения со Средневековьем похожи на отношения лопоухой
собаки с садовым разбрызгивателем: ужасно интересуюсь, радостно ношусь рядом,
но каждый раз пробегаю мимо и немедленно стряхиваю знания. поэтому для меня
открытием становится то, что наверняка очевидно культурологам, антропологам и
историкам.
к счастью, у меня под рукой есть Корнел и википедия!
их совокупные усилия подсказали мне следующее. когда мы говорим «итальянская средневековая живопись», мы кого представляем? черепашек-ниндзя, конечно, то есть всяких там Донателло да Микеланджело. представляем мы именно их потому, что флорентийская школа живописи, к которой они принадлежали, в итоге победила и прожила дольше, поэтому и стала для нас, неучей, синонимом «итальянской».
но на самом деле всё было не так просто, и в Италии тогда (в
XIV веке) конкурировало несколько школ. (даже забавнее — конкретно в Тоскане
конкурировало!) вторая называлась сиенской, и именно к ней относился наш
художник Мартини, который нарисовал пикрилейтед.
сиенская школа сильно росла из византийской традиции,
которую мы с вами хорошо знаем по иконам. пока черепашки-ниндзя стремились к
реализму, перспективе там всякой и прочей правильной анатомии (подходу, который
и стал мейнстримом в живописи позже, почему они и победили), сиенцы рисовали
Духовность. ну, выделяли то, что важно по смыслу, а не то, что в реальности
такое по пропорциям, и всё в этом духе.
(ах, как прекрасен был бы мир победившей сиенской школы!)
но вернёмся к нашему Иисусу. про сиенскую школу, конечно, всё очень интересно, но плохо объясняет, почему Спаситель на этой работе Мартини нарисован каким-то алеутом. на других работах Мартини мы находим святых с очень тёмной кожей и со стилизованными раскосыми глазами, но и то, и другое сразу я не нашла нигде.
здесь вы, вероятно, ожидаете увлекательной разгадки в конце
расследования, но её нет. я не нашла ни у Мартини, ни у его заметных
современников и источников вдохновения больше изображений святых с настолько
выраженно неевропеоидными чертами. и не знаю, почему этот получился таким.
в википедии упоминается, что работы Мартини подвергались
реставрации (правда, про эту конкретно ничего не говорится). Корнел предположил,
что, возможно, реставрировал этого Христа другой художник с другой рукой — у
них тогда было другое к этому делу отношение, воспроизвести оригинал
точь-в-точь не пытались. это бы объяснило, почему картина стилистически будто
бы выпадает из ряда его работ.
но интереснее всего тут, конечно, наблюдение за тем,
насколько наше современное представление о значимых этнических чертах — оптика
из узенькой бойницы современности. из всего своего относительно неудачного
рисёча я делаю вывод, что для итальянских художников XIV века, следовавших по
стопам византийской живописи, люди с более и менее тёмной кожей, более и менее
вытянутыми лицами и раскосыми глазами были единым континуумом, в котором,
разумеется, были свои каноны красоты, но в целом довольно разнообразные.
разнообразнее, сказала бы я, чем в работах Северного Возрождения (Дюрер,
Брейгель и т.д.), где все тощие, лобастые и длинноликие.
а это, товарищи, значит, что если мы рассматриваем себя (с
нашей кириллицей и православием) как остаточный плод византийской культуры, то
дивёрсити — крайне и крайне традиционная ценность.
в детстве у меня была пачка книг с задачками на сообразительность. ну, знаете — как сложить четыре треугольника из шести спичек, не ломая их и не скрещивая? в какую сторону плывёт пароход на картинке? как мы загадаем загадку про «отец с мальчиком попали в аварию, отец умер, а мальчика надо было спасать, но хирург воскликнул: „я не могу его оперировать, это мой сын!“» в мире, отравленном однополыми браками и феминитивами?
и были там ещё ребусы. ребус — это задачка с правилами. у них есть своя нотация: например, запятая означает, что от слова, обозначенного картинкой, нужно отнять букву. искусство хорошего ребуса — это умение сплести неожиданные образы с понятными. ребусы я любила особо.
однако же не только ребусы были в моих книгах, но и АНЕИГЛАНЬЁЖТАПИРУТКИ.
то была продвинутая задачка. в ряд нарисованы перевёрнутая гиена («анеиг»), лань, ёж, тапир и утки. читателю предлагалось помозговать и дополнить эти рисунки ребусной нотацией (запятыми, заменой одних букв на другие и т.д.), чтобы получился собственно ребус.
АНЕИГЛАНЬЁЖТАПИРУТКИ.
«всмотритесь в это слово, — увещевал раздел книжки с подсказками (она позволяла не сразу посмотреть ответ, а сперва давала намёк на него). — между его буквами сквозит что-то знакомое, правда же? что-то между ними…»
АНЕИГЛАНЬЁЖТАПИРУТКИ.
из этого дикого, противоестественного сочетания звуков на меня сквозила жестокая Господня длань. какая-то не то ангина, не то анемия. какие-то лихие закрутки, которые унесут моё тело так, что никто не найдёт. какая-то ёштопырь — что-то вроде нетопыря, но колючее. но страшнее всего всё-таки было АНЕИГ — противоестественное, перекрученное, бурлюковское сочетание знаков, за которым лишь вой, и страх, и обглоданность.
у каждого задания в книге было название. это так и называлось — «АНЕИГЛАНЬЁЖТАПИРУТКИ». и я знала, что книга моя — гримуар. я знала, что если произнесу заклинание вслух, что-то откроется. что-то слишком знакомое просквозит между букв — что всегда было рядом.
сегодня нагуглить ни буквосочетание это, ни книгу мне никак не удаётся. жаль. ведь даже если служба обороны ткани реальности полностью уничтожила любые следы гримуара, вряд ли нас это спасёт — слово-то отпечаталось у меня в голове крепко.
